Роман о гомеопатии

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие 

От автора 

Как пользоваться прилагаемым списком литературы 

Глава 1. Гиппократ, Гален и принцип «подобного»

в медицине 

Глава 2. Парацельс — предтеча гомеопатии

Глава 3. Ганеман и возникновение гомеопатии

Глава 4. Принцип «подобия» — первый принцип гомеопатии

Глава 5. Малые дозы — второй принцип гомеопатии

Глава 6. Приготовление лекарств — третий принцип

гомеопатии 

6.1. Три шкалы разведения лекарственных веществ

6.2. Динамизация — главный «секрет»

приготовления гомеопатических лекарств 

6.3. Там, где траволечение заканчивается,

гомеопатия только начинается

Глава 7. Природа действия гомеопатических лекарств 

Глава 8. Научная реабилитация гомеопатии, или история

открытия, сделанного трижды 

Глава 9. Мнение ученого 

Глава 10. Вместо эпилога — о Ганемане,

Мопассане и Витулкасе 

Список литературы

Глава 3. ГАНЕМАН И ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГОМЕОПАТИИ

Незнание сути происходящих в организме

процессов «гибкие» медицинские умы

пытались компенсировать обилием гипотез,

теорий и медицинских систем,

каждая из которых «противоречила всем

остальным, а иногда и самой себе».

Ганеман

Европа второй половины XVIII века только-только «выползала из мрака средневековья». Прошло всего два столетия,

как умер Парацельс. Его последователи, взбудоражив умы врачей и философов XVI и XVII веков ожесточенными спорами

о принципах «подобия» и «противоположности», когда «даже священники упоминали об этих прениях на своих проповедях

», тем не менее уже к началу XVIII века перестали существовать. И на то были свои основания. Протестантизм

с его реформаторским духом, родившись вместе с Парацельсом в XVI веке, поддержал и Парацельса, и его последователей.

Но, закрепившись в Германии и на севере Европы, он умер, так и не родившись, во Франции. И вместе с ним быстро

умерло во Франции и движение парацельсистов. Отчасти виновными в этом оказались и сами последователи Парацельса

— слишком радикальные или просто неумелые. Как заявил Гюи Патен, декан парижского медицинского университета,

«после увлечения минеральными лекарственными средствами, введенными Парацельсом, препараты сурьмы убили в

Париже больше, чем шведский король в Германии» [5.75]. И хотя в Англии, в отличие от Франции, химическим лекарствам

все-таки было дано как бы полуофициальное одобрение, англичане тоже настороженно отнеслись к идеям Парацельса,

считая многое в них мистическим и оккультным. Таким образом, его мистификации сработали на этот раз против

него самого. В Германии также не нашлось достойного продолжателя.  

Идеи поиска «симпатии» между лекарством и болезнью казались слишком расплывчатыми.

Действительно, никаких четких ориентиров, кроме наблюдательности и интуиции, для определения «симпатических

» взаимоотношений между растениями, минералами и болезнью дано не было. Человечеству по-прежнему не хватало

простого и ясного ключа, чтобы идея «подобного», уже витавшая в медицинских умах, приобрела наконец осознанные

и четкие контуры. А пока… по-прежнему безраздельно господствовал галеновский авторитет. Как будто и не было

мучительных поисков в веках. Как будто и не совершал Парацельс чудеса в излечениях. Все вернулось на круги своя. И

потому к августу 1779 года, когда молодой немецкий доктор Ганеман вступил на путь практикующего врача, патологическая

анатомия в Германии, как ни в чем ни бывало, продолжала оперировать такими понятиями, как «антонов огонь»,

«накопление желчи», «испорченные соки», а учебники терапии в строгом соответствии со старыми галеновскими традициями,

но уже на основании новейших теорий, рекомендовали такие методы лечения, как: «возбуждающий, укрепляющий,

ослабляющий, успокаивающий, восстанавливающий (не следует смешивать с укрепляющим), увеличивающий сцепление

— послабляющий, уменьшающий сцепление — отвлекающий » и так далее и тому подобное [6.55].

Можно было прийти в полное отчаяние, если бы молодой доктор был в состоянии проследить весь ход недавних

исторических баталий. Но такой возможности у него не было, а баталии в отсутствие Парацельса оказались, видимо, настолько

бледными, что не оставили после себя даже достойных следов. И поэтому, как и Парацельс в 22 года, 24-летний

Ганеман устремляется в жизнь, полный надежд и предчувствий. Но история не только разделила их с Парацельсом более

чем на 200 лет, уготовив обоим тяжелую ношу реформаторов, она сделала их судьбы на удивление во многом прямо 

противоположными. 

В отличие от Парацельса, который был единственным сыном, в семье Ганеман было десять братьев и сестер,

и он был старшим. Его отец, простой живописец по фарфору, не только не имел ни малейшего понятия о химии

и медицине и в этом смысле ничем не мог помочь сыну, но даже не в состоянии был платить за сына в обыкновенной

школе, не говоря уже об университете. И, чтобы прокормить многочисленное семейство, не раз забирал сына из школы,

заставляя его учиться своему ремеслу. Но мальчик оказался настолько талантлив (уже в одиннадцать лет ему поручали

преподавать сверстникам правила греческого языка), что учителя не отпустили его, отказавшись брать плату за обучение,

лишь бы отец разрешил мальчику продолжить учебу. 

Такая картина наблюдалась и дальше, вплоть до окончания университета. Покоренные удивительной талантливостью

и трудолюбием мальчика, профессора сами брали над ним шефство, передавая юношу из рук в руки. Таким образом,

и детство, и юность Ганемана прошли в еще большей нужде, чем у Парацельса. И эта нужда послужила ему не меньшей,

а может быть, и большей закалкой, чем десятилетнее скитание Парацельса. Во всяком случае, она, видимо, научила

его не рассчитывать только на волю случая. 

В 25 лет Ганеман знает восемь языков, в том числе все ведущие европейские, латинский, греческий и арабский, медицину,

химию, ботанику, зоологию, физику и даже горное (!) дело. Казалось бы, что может быть общего с медициной?

Но удивительным образом оба будущих врача-реформатора — и Парацельс, и Ганеман — с младых лет интуитивно тянутся

узнать тайны не только человеческого организма, но и матери-земли. Наверное, в этих понятиях кроется что-то общее,

что пока ускользает от человека...

В 33 года Ганеман уже 10 лет практикует, женат, счастлив и имеет пятерых детей (а всего их будет десять). Как все

это отличает его от Парацельса!.. К его энциклопедическим знаниям прибавляется знание аптекарского дела и фармацевтики.

И, наконец, прекрасное знание химии, где он уже был автором ряда собственных оригинальных работ для промышленности

и судебного дела, позволяет ему сделать несколько блестящих переводов лучших химиков и врачей того времени.

Причем в своих переводах «он не ограничивается только механической передачей известных сочинений, но снабжает

их примечаниями, исправляет неточности и заблуждения, обнаруживая во многих случаях более ясный взгляд на вещи,

чем у автора» [6.3]. 

Вот отзыв о его переводе с французского Демаши, одного из первых химиков того времени, члена парижской и берлинской

академий. «Когда Демаши замечает, что ему неизвестно ни одно сочинение об обугливании торфа, Ганеман приводит

шесть таких сочинений. Демаши только упоминает об одной очень редкой итальянской книге, Ганеман сообщает о

ней подробности... Демаши только упоминает о «знаменитом немецком враче», а Ганеман уже знает его фамилию, сочинение

и даже то место, на которое сделана ссылка. Там, где Демаши касается какого-нибудь изобретения, Ганеман подробно

излагает историю последнего... Ганеман исправляет заблуждение Демаши относительно червления, равно как и

Струве о гравировании. Много советов дает каменщикам, гончарам... Ему в точности известно появление химической

продукции в других странах, ее приготовление. Так, он поправляет Демаши относительно квасцов в России, Швеции,

Германии, Италии. Подробно говорит о каменном угле и коксе в Англии и в окрестностях Саарбрюккена...» [6.12,13].

Однако основным для Ганемана по-прежнему остается врачебная практика. И вместе с тем, чем больше он практикует,

тем больше убеждается в ограниченности и откровенном убожестве медицины. Несмотря на то что вся флора Европы 

была уже полностью обследована, а химия заявила о себе в полный голос, свойства лекарственных растений попрежнему

никто не знал. Лекарства испытывали на животных, «примешивая их к выпущенной из жилы крови и затем

вновь впрыскивая в кровеносные сосуды животного». Как будет действовать такое лекарство на человека, никто не знал.

Незнание свойств лекарств, как и во времена Галена, старались компенсировать смешением большого числа составляющих

в одном рецепте. Каждый такой «порядочный рецепт» должен был включать в себя средства: основное, вспомогательное,

исправляющее, направляющее, форму дающее и так далее и тому подобное. Знаменитая еще со средних веков

пропись Териакум (Theriakum) состояла из 66 средств. А то, что среди них сплошь и рядом оказывались средства абсолютно

разной направленности, никого не удивляло. Важно, что врачи выписывали, аптекари делали, и, чем больше было

составляющих, тем дороже стоило лекарство. А если учесть, что при хронических болезнях рецепты менялись каждые два-три

дня, при острых — по нескольку раз в день, то какое «раздолье» царило в аптекарском деле! «Какое невероятно

большое количество лекарств вливали в больное тело! В этом отношении различные медицинские системы превосходили

одна другую» [6.55].

И тем не менее результаты оставались плачевными. Чтобы найти выход из положения, пытались обращаться к заветам

древних: с целью отвлечь дурные соки и очистить организм от «болезненного вещества» делали искусственные надрезы

и, постоянно раздражая их, обращали эти надрезы в застарелые язвы (заволоки, фонтанели). Предполагалось, что

таким образом открывали выход через эти гниющие поверхности для «болезненного вещества». Затем, вспоминая наблюдения

древних, что болезнь легче переносится, если сопровождается обильной рвотой, выделением пота, мочи и

кровотечениями, старательно выискивали в больном организме всевозможные «сгущения», «завалы», «застои» и, действуя

по принципу «противоположного», тут же уничтожали их, как если бы все это было не следствием болезни, а ее первопричиной. 

«Румян ли больной или бледен, толст или худ, чахоточен или одержим водянкою, страдает ли отсутствием аппетита

или волчьим голодом, поносом или запором — это все равно: у него сгущения и завалы, и он должен потеть, и его

должно слабить, и он должен сморкаться и рвать, слюноточить и терять кровь» [6.46].  ............